Несмотря на отвратительное настроение, Лана еще раз порадовалась, что ушла с этой пьянки.

Началось все днем, часа в три.

Ленка, с которой Лана (собственно, последнюю звали Светланой, но представлялась она только второй частью, так как имя целиком она терпеть не могла) снимала квартиру, заявила:

– Мой Сереженька сегодня звал к себе. У него день рождения. Сказал, будет пара его друзей.

Лана, мысленно посмеявшись над тем, как Лена называет двухметровую с квадратными плечами махину – своего парня, сказала:

– Рада за тебя.

– Нет, ты не понимаешь. Мне там не хочется одной слушать их разговоры о том, сколько они выпили и как набедокурили.

– Ну, тогда не ходи.

– Ланка, ты задница.

Лана улыбнулась, хотя этого делать и не хотелось. Голова начинала побаливать, и мысль о том, что придется куда-то идти, совершенно не радовала.

– Ну вот, ты мечешься: ходить – не ходить, а я – задница. Несправедливо.

Лена рассмеялась.

– Несправедливо, зато правда. В общем, в восемь выходим.

«Ладно, схожу. Надо немного развеяться перед учебой», – подумала она.

Их дружба была довольно странным явлением. Девушки познакомились четыре года назад, на первом курсе. Они учились в одной группе, где с чьей-то легкой руки их назвали «Ланка и Ленка».

Ленка являла собой «хроническую блондинку», как ее про себя называла Лана. Касалось ли это ее высказываний и действий, цвета волос или смазливой внешности – все умещалось в рамки, отведенные белокурым созданиям международным фольклором. Лана даже вывела формулу своей подруги: общительна до трепачества, улыбчива до зубов и мила до ярко выраженного идиотизма. Естественно, этой формулой она не делилась ни с подругой-блондинкой, ни с кем-либо еще. Большую часть своих выводов она предпочитала оставлять невысказанными.

Каждому Иню положен свой Янь. И Лана играла эту роль на «отлично». Она была миловидной брюнеткой с большими карими глазами и мальчишески-озорным взглядом. Короткая прическа придавала ей образ оторвы, коей, собственно, она и являлась. Знакомые парни называли ее «своим парнем», и это ни капельки не смущало Лану. Время от времени, глядя, как подруга крутится перед зеркалом, собираясь на свидание с «Сереженькой», или устраивает слезные концерты на тему узколобости парней, Лана мысленно констатировала, что звание «своего парня» не так уж и плохо. Некоторые злопыхательницы за спиной называли ее лесбиянкой, но никогда не делали этого в лицо. Они ее побаивались, и это вполне устраивало Лану. Все это напоминало тявканье дворняг, боящихся подбежать ближе и укусить, и вызывало только улыбку.

Учеба Лане давалась достаточно легко: каким-то чудесным образом, изредка открывая учебник, девушка выхватывала самую суть, и раз вложенная в голову информация моментально оседала там. Когда она училась в школе, мама временами удивлялась этому таланту: «У тебя память не девичья, а профессорская». Экзамены не имели для нее того сакрального значения, которое им придавали ее одногруппники. Она приходила, извлекала из головы необходимую информацию, передавала ее преподавателю и уходила. Никаких проблем. У белокурой подруги же все обстояло с точностью до наоборот – каждая сессия становилась серьезным испытанием, убивающим не только время, но и миллионы нервных клеток.

Базисом этой странной дружбы и ее же единственным оправданием было умение Ланы выслушивать свою подружку. Бросил ли парень, порвались ли чулки, получила ли «незачет» – Лена жаловалась Лане.

Лана же, будучи универсальной «жилеткой», ничего существенного не получала от этого союза. Ей просто нужен был кто-то рядом. С детства она слушала свою маму, которая постоянно плакала из-за того урода, которого в анкетах в графе «Отец» Лана обозначала прочерком. В школе она слушала свою одноклассницу Катю, толстую дурнушку в очках с толстой коричневой оправой и неимоверно толстыми линзами. Толщина и безысходность – два слова, которые четко определяли всю суть Кати. Но всем были безразличны проблемы толстухи. Всем, кроме «жилетки» Ланы, равнодушной к своему положению в классе. И вот теперь появилась блондинка Леночка, которая по причине своей юродивой бестолковости стала самым жизнерадостным собеседником Ланы.

Вечер у Сереженьки предсказуемо скатился к банальному «разводу». Какое-то тщедушное существо, видимо, воображавшее себя Аленом Делоном в лучшие годы, брызгало слюной и всячески пыталось подобраться к Лане поближе. И чем больше водки он поглощал, тем маслянистей становился взгляд, обращенный на нее. Он постоянно что-то томно шептал на ухо Лане, в то время как ее терпение плавно сходило на нет.

Последней каплей явилось предложение уединиться. Как будто она давала повод. Лана наклонилась к этому студенту-неудачнику и хрипловато-эротичным голосом спросила:

– Как тебя зовут?

Парень, мигом покрасневший, тихо сообщил:

– Юрик.

Лана медленно приблизилась к нему, едва не касаясь губами пушка на мочке уха. Этот червяк вызывал у нее стойкий рвотный рефлекс, но она все же не прекратила игру. Его нужно было поставить на место раз и навсегда. Когда она почувствовала, как студент задрожал от возбуждения в ожидании ее ответа, она гаркнула резко и четко:

– Иди в жопу, Юрик!

Все встрепенулись и повернули головы в направлении возгласа: Сереженька со вторым своим дружком с рюмками в руках, Лена с зубочисткой в зубах. Немая сцена, ни дать ни взять. Юрик не мог вымолвить ни слова. Он покрылся пятнами и явно желал провалиться в тартарары. Он даже как будто стал еще более худым и тщедушным. Нижняя губа по-медвежьи обиженно выкатилась вниз.

Лана со спокойным выражением на слегка бледном лице встала и неторопливо пошла в прихожую. Тут же подбежала подружка. На лице блондинки застыла улыбка, которая вкупе с изумлением в глазах смотрелась неимоверно мило, но при этом вызывала у Ланы раздражение своей картонностью.

– Ланка, ну ты чего? Что случилось? Да ладно тебе, давай еще часик посидим и вместе на «таксишке» доберемся. Ну, давай?

Лана молча надела кроссовки, накинула свою ветровку.

– Нет, Лен, я пойду. Если хочешь, присоединяйся.

Улыбка на лице Лены сменилась упрямо натянутой тонкой нитью губ.

– Да ну! Чего так рано домой переться? Пошли бы сейчас в парк все вместе, прогулялись-проветрились. Лето же уже заканчивается. – И тихо прибавила, вновь улыбнувшись: – А круто ты его отшила.

– Я знаю. Ну, пока.

– Будь осторожней.

– И ты.

Спустившись на один лестничный пролет, Лана достала из кармана мятую пачку «Кент», вынула сигарету и закурила. Первая затяжка неприятно обожгла горло. Вторая показалась чуть мягче.

Несмотря на внешнее спокойствие, внутри у нее все бурлило. Изначально дерьмовый день совершенно скатился под гору. Складывалось ощущение, что кто-то решил годовой запас несчастий и проблем вывалить на ее голову в один день. Да так, чтобы каждая следующая проблема была гораздо хуже предыдущей.